# 253 U5RC

Крамаренко Юрий Анатольевич

ex: штурман Ил-4 АДД (Авиации Дальнего Действия)

03.06.1920 - SK 07.06.2018

«Пять Днепров»

Маленький эпизод, связанный с радио.

Возвращаясь домой после очередного бомбометания по цели, не помню точно, что это была за цель – крупный ж/д узел или промышленный центр в тылу врага, но это не столь важно, пришлось менять курс из-за грозовой деятельности, обходя ее. В конце ночи мы должны были пересечь русло реки Днепр, этот ориентир имел большое значение для меня в ту ночь. Земля с высоты просматривалась очень и очень плохо. Редкие случаи, когда можно было увидеть хоть какой-нибудь огонек. Я не имею в виду случаи пересечения линии фронта, когда там проходили бои с их пожарами, или самой цели в момент бомбометания… Я попросил радиста и стрелка помочь увидеть Днепр, но они не могли сказать ничего определенного. И вот, наконец, я увидел на земле что-то похожее на русло реки. Уверенности не было, и я продолжал всматриваться в темноту ночи. Вскоре я увидел «второй Днепр», потом еще и еще. Было ясно, что один из них был настоящим, но какой? Как выяснилось, это был туман, который стелился по низинам полосой и ночью казался водной поверхностью. Пришлось определяться по первому, более выраженному. Вскоре начался рассвет, внизу была сплошная десятибалльная облачность, идти над которой не было смысла, пришлось ее пробивать, дабы видеть поверхность земли. Становилось совсем светло, начался мелкий дождь, видимость ухудшилась, плюс малая высота… Было уже за пять часов утра. По курсу никаких ориентиров. Я  понял, что впервые потерял ориентировку и выйти на аэродром вряд ли удастся… Было чувство, что Киев позади, и мы находимся где-то в районе г. Нежин, но так ли это? Кто не знает, скажу, что основными, в то время, приборами навигации был изобретенный китайцами компас и часы. Определить путевую скорость из-за отсутствия ориентиров было невозможно. Приходилось брать во внимание воздушную скорость (скорость относительно воздушной массы, а не земли), а это приводило к ошибкам в расчетах. На самолете, правда, был и радиополукомпас. Ему-то благодарен я и по сей день. Он то и спас нас. А все было так: я сказал пилоту, что ориентировка потеряна и одна надежда на радиокомпас, спросил его, хватит ли горючего на то, чтобы продержаться еще полчаса, на что получил положительный и спокойный, подчеркну, ответ. У меня появилась надежда…  Надо сказать, что перед боевым вылетом нам давались дополнительные сведения, например, такие как запасные аэродромы, радиомаяки, широковещательные станции (шврс) и другие. Вот и на этот раз было сказано, что киевская радиостанция будет работать всю ночь, но, к сожалению, по какой-то причине она молчала. Когда мы пересекали все «пять Днепров», я не раз включал радиокомпас, но станция молчала, а другой просто не было. Начинала она свою работу, в то время, в шесть часов утра, а время на моих часах было за полчаса до этого. Так и прошли мы, не меняя курса, все эти тридцать минут, которые для меня тянулись так долго. И вот стрелка часов на шести утра и я слышу голос диктора… Быстро пеленгую, переделываю курс, даю его пилоту, самолет разворачивается вправо, ложится на курс и не проходит и получаса, как я  вижу Днепр, а за ним высокий, правый берег, на нем город, город Киев! Мы шли на высоте около пятидесяти метров, шел все тот же мелкий дождь. Вот уже и русло реки, за ним высокий берег, на котором приходилось бывать не раз. Я стараюсь рассмотреть, куда мы выходим, на какую часть берега и города. До войны я жил в Каневе, где находится могила Т.Г.Шевченко. Там я и окончил среднюю школу в 1940г., там же был призван в армию и по рекомендации отца попросился служить в тяжелой корпусной артиллерии. Моя просьба была удовлетворена, и седьмого ноября я был направлен в Минск, а вскоре в Бобруйск. Вскоре туда приехал офицер-вербовщик в школу десантников. Я был в числе немногих, имевших среднее образование в той среде, но на уговоры я не согласился. Я хотел отслужить положенные два года и поступить в Московский радиотехнический институт. В Москве жили родственники. Обстановка в части мне понравиться не могла и, когда приехал второй вербовщик – в школу штурманов (Ташкент) я подал раппорт и попал в авиацию, о чем не сожалею до сих пор, хотя никогда до этого не имел такого желания. Радиотехнического образования получить не удалось -  все планы нарушила война, пришлось, по мере обстоятельств, выбрать физмат. Радио – мое хобби и до сих пор, по мере сил и возможностей стараюсь что-либо конструировать, оставаясь равнодушным к всевозможным тестам, но от дипломов и DX не отказываюсь, имея уже все дипломы радиоклуба «Пятый океан» (и не только) и не без помощи представителя по Украине и Молдове UT2LC, уважаемого Дмитрия Станиславовича Самохина. В мои годы, благодарен ему за всяческую помощь, его посещения, звонки…
Несколько слов о том, что касается могилы Шевченко. Начало войны застало меня курсантом школы штурманов ВВС, пос. Черчик (Ташкент). Там мне однажды попала в руки одна из центральных газет, возможно, это были «Известия», в которой я обратил внимание на маленькую заметку, в которой сообщалось, что немцы разрушили памятник на могиле и на его месте поставили зенитку. Однажды, когда Украина была уже освобождена, мне пришлось в дневное время совершить не боевой  полет, в пределах Украины. На обратном пути я вспомнил о заметке. Маршрут проходил мимо Канева в стороне. Я справился о горючем и попросил согласия у пилота на то, чтобы выйти на Канев, посмотреть на состояние могилы, а заодно и на дом, в котором я жил, школу, которую окончил. Пилот сказал; «Давай курс» и через полчаса показался Днепр и высокий правый берег – «черная гора». При подходе к могиле памятника, как и всей могилы, рассмотреть не удалось, ее закрывали своими листьями растущие вокруг деревья. Я увидел могилу только в тот момент, когда она была под самолетом и памятник в том состоянии, в котором я видел их в последний раз, будучи там. Мы сделали над могилой три круга. Здания музея, единственные здания там, снаружи было невредимо, а что было внутри – не знаю до сих пор. Я смотрел, может быть, кто-нибудь выйдет из здания на звуки моторов самолета, делавшего круги, но так никого и не увидел. Развернувшись, мы прошли через центр Канева и легли на обратный курс. Школа и дом стояли на месте, а вот людей было видно совсем мало – единицы.
Итак, вернемся к Киеву. В Киеве в Мариинском парке у меня была любимая скамейка, их было две, над самым обрывом. Вниз уходил склон, достаточно крутой. Сидя на скамейке, открывался прекрасный вид на противоположный берег, до самого горизонта. Я мог сидеть там часами, всматриваясь в даль с головой полной мыслей… Хотелось бы побывать там еще хоть раз, но… Боюсь, что вместо тех скамеек стоит какой-нибудь ларек, а левый берег уже не тот берег и вместо деревьев какие-нибудь торгово-развлекательные центры…
Никаких скамеек я увидеть, конечно, не мог, а вот выбежавших, наверное, из землянок, военных, среди которых были и женщины, я видел. Они стояли группами и смотрели на приближающийся самолет. По всей вероятности, они были подняты по тревоге. Я смотрел на них и одновременно искал зенитки, но ничего подобного не увидел. У меня было опасение, что по нас могут открыть огонь, ведь мы вышли несколько левее Мариинского дворца, ну а что находится в том районе известно многим. На счастье, все обошлось. Обходить город и набирать высоту было бы неразумно – горючее было на исходе. На небольшой высоте мы пересекли город и, пройдя еще с десяток километров, вышли на село Неграши, непосредственно вблизи которого и находился аэродром. В этом селе мы были расквартированы по хатам. Тут находился и штаб полка. На посадку зашли «с хода» и когда приземлились, то в конце пробега двигатели остановились, т.к. то немногое, что оставалось в баках, отошло в сторону. Подошел тягач и оттащил самолет на стоянку. Все хорошо, что хорошо кончается! Не так ли?

24.03.10 г.   U5RC

 

Майданек с высоты полета


(воспоминание немногим более шестидесятилетней давности)

Шла, насколько могу помнить, вторая половина 1944 года. Наш отдельный гвардейский полк авиации дальнего действия (АДД) базировался на одном из аэродромов под Киевом. Предстоял очередной боевой вылет. Взлет предстоял, как обычно, еще в светлое время суток с тем расчетом, чтобы с наступлением темноты перейти линию фронта, успев набрать минимально безопасную высоту, на которой пулеметный огонь и огонь с малокалиберной зенитной артиллерии был не опасен. Для этого самолету того времени (Ил–4) с тонной и более бомб, нужно было немало времени. Погода в районе аэродрома в тот вечер была благоприятной; но это здесь. Целью в этот раз, как и во многих других случаях, был крупный железнодорожный узел в одном из городов в глубоком тылу врага. Можно предположить, что командованию было известно, что по маршруту не все благополучно в отношении погодных условий, но была потребность в нанесении удара по скоплению воинских эшелонов, а может быть и по другим причинам. Ведь метеостанций не было за линией фронта. Взлетев, как обычно, и имея тонну бомб, сделав круг над аэродромом, «самолет лег на курс». Сначала все шло хорошо, но вскоре вверху появилась облачность, которую пришлось пробить и выйти выше нее. Но вот, вскоре появился вверху второй слой десятибалльной облачности. Мы продолжали полет между слоями. Ввиду отсутствия видимости поверхности земли, пришлось довериться приборам – а это, по тому времени, был компас. Вскоре оба слоя облачности сомкнулись и полет продолжался в слоях облаков, а тут еще ко всему, впереди по курсу, слева и справа, начались грозовые разряды – мы попали в фронтальную грозу, вспышки молний в ночной темноте перед самолетом впечатляли. Пришлось часто менять курс, маневрируя между гроз. О поиске цели в таких условиях нечего было и думать. Как оказалось позже, по радио была передана команда к возврату, но наш радист, как и некоторые другие, это сообщение не принял и экипажи возвратились обратно по своему усмотрению, сбросив по пути бомбовую нагрузку (посадка с бомбами запрещена). Одни мы оказались «смелее всех». Не удобно, видите ли, было возвращаться, не выполнив задания. Тогда еще наш экипаж относился к числу «молодых». Грозовой фронт был преодолен, грозы остались позади, мы шли над слоем сплошной облачности на высоте четырех – пяти тысяч метров. Кислород в баллонах был, но его приходилось беречь. Признаков цели не было видно, как это имело место обычно при подходе к цели, когда цель отстреливается всеми видами противозенитной техники. Лучи прожекторов, «шаря» по небу, искали самолеты, стараясь захватить в перекрестие лучей.
И вот, вдруг, совсем неожиданно, обрывается кромка облачности, впереди вверху звездное небо, внизу земля, а на ней, левее по курсу, ярко освещенный большой прямоугольник с отношением сторон, примерно, 1:2­3. Посредине перегороженный на две части такой же яркой линией прожекторов. Не было сомнения в том, что это какой-то вражеский объект. Но это не все. Далее в нескольких десятках километров лежал ночной город, его две центральные, перекрещивающиеся улицы, были ярко освещены уличными фонарями. Вскоре в небо поднялись два «сонных» луча прожекторов, и не зная, что им делать, застыли в ночном небе. Было ясно, что мы обнаружены. Наше появление для немцев было неожиданностью. Они знали о метеоусловиях на занятой ими территории и не предполагали о возможности появления самолетов. Уверенность была столь велика, что ни в прямоугольнике, ни в городе свет не был погашен. Для нас такое зрелище было большой неожиданностью. Как правило, проходя по маршруту в обе стороны, на что уходила вся ночь, увидеть на земле хоть какой-нибудь огонек, была большая редкость. Никто по нам не сделал ни единого выстрела. Я принял решение сбросить бомбы (серию) по прямоугольнику. Он был ближе и вызывал больший интерес. Самолет лег на «боевой курс». Цель приближалась. Вот она уже в поле зрения прицела, вот приближается к его перекрестию, пора нажимать на кнопку сброса, но как ни странно, палец не нажал и нажал тогда, когда цель ушла с перекрестия. Серия легла с перелетом. После сбрасывания самолет лег на обратный курс. Свет в прямоугольнике так и не погас, хотя разрывы бомб были совсем рядом.
Почему я не смог нажать кнопку в нужный момент, долгое время да и сейчас остается загадкой, это был единственный случай. Обратный маршрут пролегал в стороне от маршрута на цель, да и время, сделали возвращение более легким. Изменения курса во время прохождения через фронтальные грозовые видимости земли, отход от расчетной точки, в которой я не был уверен, настораживал. Полет продолжался. Вскоре далеко впереди, сбоку по курсу, появились красные ракеты. На душе стало легче. Был конец ночи. Мы вышли в район своего аэродрома. В то время, ко времени возвращения самолетов с боевого задания, было принято ставить на краю летного поля человека с ракетницей и запасом ракет, которые выстреливались им, через примерно равные промежутки времени. Метод прост, но весьма эффективен по тому времени, так как свет красной ракеты с высоты был виден на большом расстоянии. Обычно, при подходе к аэродрому были видны в воздухе, пришедшие ранее и ждущие очереди на посадку, самолеты, свет посадочных прожекторов. Ничего этого не было, но с подходом на старте включили прожектора, ракет уже не было. Мы благополучно совершили посадку. Зарулив на стоянку, мы пошли на командный пункт. Кругом была тишина. Все вернувшиеся самолеты, давно стояли на своих местах, летный состав давно спал у себя в расположении. На аэродроме остался только стартовый наряд, а на командном пункте только один капитан, в прошлом, до ранения, штурман.
От него мы узнали, что им уже был отдан приказ стартовому наряду покинуть старт через пятнадцать минут, так как по расчетам, горючее в баках самолета должно было закончиться. Выслушав доклад, он взял бортовую документацию и стал сверять маршрут до цели с учетом всех записей. По расчетам следовало, что мы вышли в район польского города Люблина. На рассказ о прямоугольнике он особого внимания не обратил. Мы вернулись в расположение с рассветом, легли спать уставшие, забыв обо всем.
Шло время. По мере освобождения занятых противником территорий, полк перебазировался на новые аэродромы. Когда была освобождена Польша, наш отдельный полк перебазировался с города Луцка в Польшу, на аэродром в одиннадцати километрах от города Люблина. * Весна сорок пятого была в разгаре. Здесь и застал нас, пятого мая, конец Войны. В этот день вылет не ожидался и летный состав спокойно спал. Мы жили в деревянных домиках, стоявших неподалеку от стоянки самолетов. Рано утром нас разбудили очереди из двух турельных пулеметов. Вскоре послышались голоса: «Войне конец!». Некоторые из нас, в порыве эмоций, сделали несколько выстрелов в потолок. Все вышли из здания. На дворе было прекрасное солнечное весеннее утро с белыми облаками «хорошей погоды» на голубом небе. * После окончания Войны, наш полк оставался в Польше еще год. Летный состав со штабом был переведен в город в один из многоэтажных зданий в центре.
Однажды, будучи на аэродроме, я увидел группу офицеров полка, стоявшую возле автомашины. Я подошел к ним. Оказалось, что они собрались ехать смотреть концлагерь Майданек, вблизи города. Я присоединился к ним, и вскоре стоял внутри того самого прямоугольника. Вокруг была высокая колючая проволока, сторожевые вышки с прожекторами. Внутри – бараки для заключенных. В некоторых – отсеки, наполненные обувью, среди которой была и детская. Несколько печей крематория с большими чугунными дверцами. Тут же несколько бетонных столов, на которых вскрывали трупы, на которых стояла метка. Людей под видом дезинфекции загоняли в специальную камеру, вверху которой было отверстие, через которое засыпался быстроиспаряющийся ядовитый порошок. Метки ставились в тех случаях, когда было подозрение, что человек проглотил что-то драгоценное (кольцо, монету).
В стороне от лагеря были «коттеджи», в которых жило лагерное начальство. Нам их не показали. Позже я слышал «одним ухом», что им был нанесен ущерб от взрывов сброшенных бомб.
Так или иначе, но я не знаю, как бы я себя чувствовал, особенно теперь, через столько лет, если бы сброшенная серия легла по прямоугольнику…
Видно тогда, когда цель была в перекрестье прицела, сработало какое-то предчувствие, не иначе…
Новомосковск. 24.04.05 U5RC

Проверка или первый прыжок с парашютом

В Ташкентской школе штурманов ВВС, курсантом которой я был перед началом войны, полеты проходили, практически без приключений. Летали мы, курсанты, на старых самолетах-разведчиках Р-5 в надгорьях гор, окружающих г.Ташкент с юга. Снежные вершины гор виднелись вдали, а кругом была степь с ее зеленой травой, множеством красных маков весной и симпатичными тушканчиками, чем-то напоминающими кенгуру. В конце мая трава выгорала, превращаясь в жуткую массу с бегающим по земле множеством паукообразных, больших, желто-коричневого цвета фаланг. Их укусы были ядовиты, но не опасны. Вели себя они мирно и бегали вокруг, когда приходилось садиться на землю. За все время во всей школе был один только случай укуса курсанта змеей, все обошлось благополучно. Змей было много в степи, особенно гюрзы. Однажды мы узнали, что прилетел самолет с инструкторами по прыжкам с самолета и каждому из нас придется прыгать. Прыжки начали с одной из эскадрилий. Вскоре случилась неприятность – разбился курсант, у которого почему-то не раскрылся парашют. После этого случая прыжки были отменены. После окончания школы, часть курсантов, получивших вместо звания лейтенанта звание сержанта (уже шла война), были направлены для дальнейшей учебы в город Мары, Туркменистан. В их числе был и я. После начала войны сюда была переведена одна из двух (Ивановская) высшая школа штурманов и летчиков авиации дальнего действия (АДД), слушателем которой и стал я.  Командование школы находилось в г. Мары. Начальником школы и главным штурманом были известные в то время летчики, принимавшие участие в спасении челюскинцев (ледокол, затертый в Арктике льдами и затонувший). Полетами к Северному полюсу Земли, высадкой там экспедиции во главе с Папаниным и радистом экспедиции – известным всем старым коротковолновикам – Кренкелем. Кстати говоря, мне однажды повезло провести с ним связь. Судя по тому, как он работал (в режиме CW), можно было предположить, что это были его последние связи, как ни печально. Вот с этими первыми героями Советского Союза мне предстояло говорить – докладывать о случившемся, а случилось следующее: если в Ташкенте нас курсантов возили летчики-инструктора и самолеты были Р-5, и катастроф не было, не было и похорон, то здесь картина была иная. Летали мы уже на других самолетах, летали, в основном, ночью. Пилоты тренировались сначала днем – но кабина закрывалась «колпаком». Полет происходил по приборам вне видимости земли. Город Мары – это единственный город, древний город в оазисе в окружении двух пустынь: Кара-Кум и Кызыл-Кум. Жизнь в оазисе была за счет вытекающей из гор небольшой реки, ее вода расходилась по сети арыков, покрывающих площадь оазиса, а площадь была такова, что с высоты одной-двух тысяч метров были видны зеленеющие границы оазиса, а далее желтые пески. Через пустыню проходила линия железной дороги, соединяющей Ашхабад с г.Чарджоу на одной из двух рек, впадающих в Аральское море (Верное озеро). На этом отрезке дороги были станции (разъезды). Одной из них была станция под названием Уч-Аджи. Она состояла из станционного здания с селекторной ж/д связью. Ж/д платформы, на которой стоял большой резервуар (большая деревянная бочка), с привозной водой, но и каким-то жильем для персонала. Эта станция была одновременно и ориентиром – поворотным пунктом во многих маршрутах и пользовалась у нас плохой славой, в связи с тем, что в ее районе чаще всего разбивались экипажи. Были ночи, когда разбивалось за ночь до трех экипажей и все почему-то здесь. Вот среди таких трех самолетов (Ил-4) однажды оказался и наш. Экипаж состоял из трех человек – пилот, штурман и радист. Полет был самостоятельный. В маршруте среди поворотных пунктов была и эта злополучная станция. Время было уже осеннее, днем было достаточно жарко, а ночи были холодные. Приходилось летать в унтах и меховом комбинезоне. В обязанности радиста было передавать прохождение всех поворотных пунктов маршрута. Когда мы вышли на эту ж/д станцию, маршрут которой уходил вглубь пустыни, необходимо было передать о проходе, я стал звать радиста, но тот не отвечал, слыша это, пилот попытался «потрусить» самолет, его хвостовую часть, где была радиостанция, результатов не последовало – радист молчал. Мы продолжали полет, не передав о происходящем. Я сидел, занятый своей работой, пилот – своей. Изредка я или он подавали о себе знать, но этого, как потом выяснилось, было мало. Тем более за спиной был пример – предостережение – заснувший радист. Мне следовало поддерживать непрерывный контакт с пилотом – говорить с ним. Опыта еще было мало, да и я не поверил бы, что в воздухе можно заснуть, если бы мне такое кто-нибудь сказал. А сказать – сказали, я же все равно не поверил этому и был даже удивлен и только тогда, когда однажды сам засыпал, будучи на высоте, поверил этой версии. А случилось следующее – самолет вдруг стал вести себя как-то странно, я стал звать пилота, но тот молчал, я не знал, что делать, опят позвал, крича, опять молчание и тут я почувствовал, что самолет падает. Трудно описать это чувство. Внизу пустыня, мы удалились от ж/д линии довольно далеко. Наконец, я решил прыгать, я успел засунуть карту за комбинезон, но забыл рассоединить разъем на шнуре от шлемофона. Он прочно держался, но и легко рассоединялся при правильном нажатии. Мне не приходилось пользоваться парашютом, я знал только правила. Раскрыв нижний люк, я  с трудом выбросился. Сделав некоторую выдержку, трудно сказать, сколько она длилась секунд, но прежде, чем выдернуть кольцо, я успел ощутить довольно приятное ощущение невесомости при свободном падении. парашют раскрылся и посмотрел вверх, я увидел купол – он был не круглый, а квадратный, был хорошо виден в лунном свете. И тут я на мгновение испугался, я решил, что спускаюсь на вытяжном парашюте, т.к. знал об их квадратной форме. Но это было мгновение. Я увидел, что от меня к куполу идут стропы, я взял их в руки и убедился, что это так. Так я узнал впервые, что есть парашюты не только с круглыми куполами. Все это длилось какие-то секунды, последовал удар о песок ногами, купол простирался по земле, светила луна, стояла тишина, вдали горел упавший самолет. Освободившись от парашюта, я пошел к горящему самолету. Это было совсем недалеко. Подойдя вплотную, на песке я увидел небольшой черный предмет. Я поднял его – оказалось, это был баллон без цоколя и содержимого в нем от радиолампы приемника «УС». Он был совершенно не помят. В огне слышались звуки от взрывавшихся ракетных патронов. Обойдя вокруг горящего самолета и убедившись, что никаких следов на песке нет, я вернулся к парашюту, как мог, собрал его. Карту я плохо засунул, и ее вырвало при падении. Я снял с головы шлемофон и только тут обнаружил, что нет шнура. Осмотрев его, я увидел, что шнур оборван у самого выхода сзади шлемофона, шнур был четырехжильный с нитяной оплеткой. Он мог на растяжение выдержать большую нагрузку. Этого обрыва я не почувствовал, а ведь можно было зависнуть на нем… Небо было ясное и звездное, так что сориентироваться в каком направлении надо идти, было не трудно. Карту района полетов мы были обязаны знать на память, как оказалось потом, я выбрал правильное направление. Днем пришлось ориентироваться по солнцу. Как было бы хорошо, если бы при себе был компас! Но получилось так, что не то что компаса, но и ножа или спичек, которые бы тут пригодились, не было – один только носовой платок в кармане, вот с чем пришлось расстаться…
Пройдя какое-то время, я понял, что идти дальше не имеет смысла, что следует отдохнуть и дождаться рассвета. Было холодно, пришлось залезть в меховой комбинезон, парашют под голову и уснуть, предварительно осмотрев песок вокруг. Я боялся, что может появиться змея или что-нибудь еще из числа паукообразных. На всем пути ни единой змеи я не встретил. Проснувшись на рассвете, я продолжил путь, неся с собой и комбинезон, который к тому же был не из легких и парашют – жалко было бросать. Вскоре я понял, что с таким грузом да еще с унтами на ногах я далеко не уйду. Пришлось выбрать побольше куст саксаула, уложить под ним парашют, а на вершине куста, в виде флажка прикрепить носовой платок – парашютное кольцо я взял с собой. Днем становилось жарко, захотелось пить… Так я прошел сутки без еды и воды. На второй день пути появились галлюцинации – слышался звук моторов самолета. Смотря вдаль, виднелась водная поверхность, потом все исчезало. Правда, во второй половине первого дня пути я таки видел пролетающий на небольшой высоте «Дуглас», но он пролетел мимо, потом я узнал, что этот самолет искал наш самолет. В него по обе стороны посадили наблюдателей из числа слушателей, но, к сожалению, никто из них так ничего и не увидел – ни меня, ни места падения самолета. Песок в этой части пустыни не был таким сыпучим как в других местах, но изобиловали огромные «ямы», в которых уместился бы если не пяти, то трехэтажный дом. Они были повсюду, как волны в океане. Они не давали идти по прямой. Внутри, на дне, в норах жили какие-то, очень пугливые зверьки с кошку величиной. Их было довольно много. Чем они питались – не знаю, как называются – не знаю и сейчас. Варанов приходилось встречать, но в других местах. На третий день пути без воды идти уже было очень трудно, приходилось часто ложиться и подолгу отдыхать. Появилась тревога, что выйти на ж/д линию не удастся. Я лежал на песке обессиленный, и вдруг мне послышался какой-то очень слабый звук, напоминающий звук колокольчика. Я в начале не обратил внимания, до этого уже не раз слышалось подобное. Но вскоре звук повторился, потом еще и уже несколько сильнее. Я, собрав силы, встал и стал смотреть вдаль вокруг себя. Вдали я увидел что-то черное, что медленно двигалось. Я пошел из последних сил, стараясь увидеть, что это такое. Выйдя на бугор, я увидел стадо овец черного цвета, около них – людей. Впереди стада шла коза с колокольчиком на шее, звук которого и привлек мое внимание. Казалось, что путь выбирала коза, так, наверное, и было, а за нею следовало все стадо с пастухами сзади. Они проходили мимо, мне пришлось подать звук, после чего я был замечен. Один из этих людей, (их было трое) пошел мне навстречу. Что-то сказал на своем языке и протянул руку, чтобы взять у меня мой комбинезон, с которым я не мог расстаться. Вначале мне показалось, что он хочет его забрать у меня, ведь я не знал, с кем встретился, но потом понял, что это не так. Мы подошли к стаду. С ними кроме козы были еще ишак и верблюд. Они дали мне воды – жидкость имела цвет и на вкус была горько-соленая, достаточно противная, но все же это была вода! Придя в себя и несколько оправившись, я понял, что эти люди не знают русского языка, так же как я – их (не считая тех немногих слов, что знал я). Я счел, что они хотят знать, откуда я появился, поэтому мне пришлось объяснять им просто жестами, но боюсь, что у меня ничего не получилось. А может быть, они и сами догадывались. Позже, перед тем как покинуть их, я попытался сказать им об оставленном парашюте, ведь там было 64 м2 чистого шелка, да и стропы пригодились бы им, показал направление, время пути в днях на пальцах, но они отнеслись к тому, что я объяснял, безразлично, видимо, так ничего и не поняв. Я пробыл у них до следующего дня. Мне повезло: во-первых, я был обязан козе с ее колокольчиком, а во-вторых, тому, что встретил простых, но очень хороших и порядочных людей. От них можно было узнать многое, но язык не дал этой возможности. Время для этого было. А сейчас немного о том, как они пекли хлеб для себя в такой обстановке. Вечером, когда стемнело, они разожгли костер. Один из них пошел к верблюду – там у них были их вещи, продукты. Принес какую-то посудину и мешочек с чем-то, воду. Потом насыпал из мешочка в тазик муки и замесил тесто. Я сидел и смотрел, что будет дальше. Из этого теста он слепил несколько больших лепешек, после чего разгреб огонь костра, песок в этом месте потемнел от нагрева. Он разгреб его и бросил туда в песок это тесто, потом засыпал все это сверху тем же песком. Я сидел и думал, как же придется есть такой хлеб, точнее – чуреки, вместе с песком. Но к моему удивлению, когда, через время, он разгреб песок и извлек оттуда эти коржи, было достаточно одного удара руки и ни единой песчинки на поверхности не осталось. Утром, позавтракав, я понял, что мне предстоит покинуть столь гостеприимных людей с их животными, а овцы были не простые, а каракулевые. Им нужно было двигаться дальше в одном направлении, а мой путь был в противоположном. Травы, в моем понимании, там нет, но в это время года вокруг стебельки травы. Вот их то и поедали овцы, а для этого им надо было постоянно двигать вперед. Мне что-то сказали и предложили сесть на ишака, для меня это было несколько странно, но я сел. Мне было жалко этих животных, когда они на своих тоненьких ножках, увешанные по обе стороны мешками с грузом тащат на своей спине еще и седока, а часто и не одного. Рядом шел один из них. В руках у него был мой комбинезон. Через какое-то время мы вышли на более ровную часть местности. Я слез со спины ишака, погладив его по мордочке, в знак благодарности. Мой сопровождающий, отдав мне в руки комбинезон, стал показывать рукой на землю. Я смотрел и ничего особого там не видел, было, правда, что-то наподобие тропы. Я посчитал, что он показал мне именно это. Я попытался узнать, сколько мне времени придется идти то, что я понял, оказалось не так. Я рассчитывал, что выйду на ж/д линию к середине дня, а оказалось другое. Я шел по чему-то, напоминающему тропу, но и она вскоре кончилась, а может, я сбился с этой «дороги», время шло, и я тоже шел. В конце дня на моем пути попался первый признак жизни, кибитка с полукруглой крышей и вокруг ничего перед ней сидел на корточках молодой еще туркмен и обдирал шкуру с ягненка. Я подошел к нему и поздоровался. В ответ он молча посмотрел в мою сторону, и продолжил свою работу, не обращая на меня никакого внимания. Потом он встал и пошел, ничего не говоря, внутрь кибитки, я последовал за ним. Войдя, я увидел посредине гору крупной белой соли. В стороне, на земле, лежали еще две горы, но уже не соли, а каракулевых черных шкурок. Они лежали, пересыпанные толстым слоем соли…Их было много. Ничего не добившись, мне ничего не оставалось, как продолжить путь. Теперь, я думаю, может этот человек просто был нем, ведь всякое может быть, а может и не так? К вечеру я наткнулся еще на две кибитки, рядом был колодец, большой в диаметре и обложенный саксаулом. Сверху было колесо и ворот, глубина, видимо, была большая. На картах некоторые колодцы были обозначены, а рядом были цифры, говорящие об их глубине. Их глубина впечатляла, особенно некоторых. Я зашел в одну из кибиток на земле, посередине дымились угли, вокруг сидело около десятка людей, среди них и женщины и ели, разговаривая между собой. Русского языка они тоже не понимали, но зато предложили сесть рядом с ними. Был конец дня, и уже хотелось пить и есть. Вскоре я пошел дальше, рассчитывая, что ж/д полотно уже близко. И, наконец, мне повезло, да еще и как: к середине ночи я вышел прямо на ту злополучную ж/д станцию, а вернее, ж/д разъезд под названием Уч-Аджи, а не на полотно где-нибудь далеко от станции. Во время прыжка, кольцо осталось у меня в руке. Я его сохранил, выцарапав на нем дату и название этой станции. С ним рядом лежит еще одно кольцо с другой датой и названием пункта, но это уже другое время, другая история, другие потери.
Я вышел на свет вовнутрь станционного здания и попал прямо на дежурного по станции, больше я там ничего не видел. Тот, увидев меня, и ни о чем не спрашивая, выпалил: - Вас ищут, я получил сообщение по селекторной связи. С проходом первого поезда я посажу Вас, Вам приказано ехать в Мары. После чего, начальствующим тоном сделал мне замечание насчет расстегнутой на гимнастерке верхней пуговицы. Видимо, он был из числа военных. Приближался рассвет, пришел поезд – товарняк, и я поехал в начале седьмого утра со своим комбинезоном и в унтах. Нашел дежурного офицера, доложил, тот сказал, что начальство будет в восемь утра. Пришлось ждать. Пришло время. В восемь утра прозвучала команда дежурного: «Школа, смирно!» После чего дежурный отрапортовал: Вскоре меня вызвали к начальнику школы в кабинет. Кабинет был большой и длинный. Вдали у окон стоял такой же большой письменный стол, за которым сидел сам начальник, а рядом с ним на стуле сидел штурман школы, фамилию которого я помню до сих пор. Это был известный в стране человек по фамилии Пистолькорс (в написании может быть неточность). Мне пришлось доложить обо всем случившемся, были и вопросы. После паузы один генерал сказал другому: «Заснули». После чего меня отпустили. Через некоторое время дежурный офицер сказал, чтобы я зашел в дом и показал на фруктовый сад рядом. В этом небольшом особнячке меня встретили подчеркнуто вежливо и сказали, что мне надо подписать какую-то бумагу, которую положили на стол.  Пробежал глазами – там было кратко изложено то, о чем я говорил в кабинете, я подписал и был свободен, не помню, как я добрался назад, конечно, каким-то поездом и вскоре был «дома». Завтрак уже прошел, все разошлись по своим местам. Столовая находилась недалеко. Когда я зашел, то там кроме трех поваров – вольнонаемных женщин никого не было. Увидев меня, они принесли еды больше, чем надо. Когда я ел, они стояли в дверях кухни и одна из них, постарше, вытирала глаза от слез. Вечером я узнал, что был уже похоронен, пока выбирался из пустыни. В эту ночь в том же районе разбился и другой экипаж. Не помню всех подробностей, но произошла ошибка и все из-за того, что радист не передал прохождение поворотного пункта ж/д станции Уч-Аджи. Позже узнал, что в район падения была отправлена машина, что это место нашли, что останки пилота и радиста привезли и захоронили. Вскоре из Байрам-Али эскадрилья наша (отдельная) перебазировалась в Теджек на другой аэродром. Прошло около месяца, и однажды перед вечером приходит один из наших инструкторов и говорит, чтобы я собирался, что у него предстоит полет со слушателем-пилотом и ему на всякий случай нужен штурман и еще что-то в этом роде. Пришлось ехать на стоянку самолетов. Самолет был уже подготовлен, у самолета лежали два парашюта, на что я сразу обратил внимание. Когда пилот надел парашют и залез в кабину, я увидел, что парашют один на двоих. Меня это возмутило, и я достаточно твердо сказал, что без парашюта в кабину не полезу. Тогда инструктор сказал: «Хорошо, одевай мой. Я полечу без», и я  надел этот парашют. Потом я ругал себя за это – надо было поступить как-то иначе. Но как? Мы взлетели, мой шлемофон подключить не было куда, поэтому я не слышал, о чем он говорил. Все шло нормально. Я сидел на створках над люком на парашюте, как на стуле, он сидел в кресле без «подушки», штурвал был вставлен. И тут вдруг замолкают оба двигателя. Я смотрю на него, он на меня. Мне это, конечно, не понравилось. Самолет двигался, теряя высоту. Я сидел и ждал, что же будет дальше. Прошла минута, другая и моторы, вдруг, заработали. Я вздохнул с облегчением. Мы сели, вернувшись на аэродром, приехали домой и все пошло своим чередом. Я этому случаю (полету) не придал значения. И только, спустя много лет, имея уже не один десяток боевых вылетов и определенный опыт, анализируя тот случай, понял, что это была проверка того, что я рассказал тогда в кабинете начальника школы. Что же касается парашюта, то думаю, что просто произошла неувязка, когда выдавали и везли парашюты. В подобном случае их должно, как всегда, быть два. Инструктору ничего другого не оставалось, как поступить так, как он сделал.

26.03.10 г.   U5RC